однажды это было – было однажды, а значит будет всегда.
Птиц летало много в небе. Мы сидели на верхушке холма и делили их поровну. «Вот эта моя!» «А это моя, у той, что хвост наполовину серый!» - показывали на них пальцами, а они все равно кружились и через мгновение путались, и можно было делить их по-новой. Каждой давали имена по названиям цветов. Те, что в природе имели фиолетово-синюю окраску – это незабудки, колокольчики, ирисы и васильки – все были моими, розово-красными цветами он называл своих птиц – розами, маками, георгинами…
С заходом солнца птицы все разлетелись, и мы спустились с холма. Нас ждала большая равнина, которая была тоже «нашей». Мы набрали здесь ромашек, васильков и маков, которые светились в рыжей от последних слов заката траве. Все жужжало и шуршало вокруг, а наши головы были чуть выше этой самой травы.
Чтобы сохранить жизнь цветам, нужно успеть до их увядания поместить их между страниц книги. Можно и каждому из цветов дать имя, а на странице указать дату его «второго рождения» - рождения между строк. На полках с книгами хранится целых архив каждого лета из этих цветов. Помимо того, что они все еще хранят свой цвет, они хранят с собой огромную память длиною в часы до его срезания и после. И разумеется косвенную память о тех улетевших птицах.
Дети больше всего переживают из-за того, что не умеют летать. Они видят это во сне, но наяву теряют эту способность. Что может возместить такую утрату?
С того самого холма мы нередко запускали воздушного змея. Он не был другом птиц, птицы на него поглядывали сначала с опаской, затем с любопытством, а затем теряли к нему интерес. Это тонкая нить, удерживающая змея, соединяла нас с небом. Но тогда мы не думали об этом, наши мысли хоть и имели образную окраску, но таковыми не были.
Мы не знали, что пройдет некоторое время и мы сами разлетимся подобно птицам. Потому что дети никогда не думают о будущем.
Равнина была не только огромной, но и бескрайней, как нам казалось. Чем дальше движешься к горизонту, тем сильнее он от тебя отдаляется. А вместе ним возникают еще мириады и мириады цветов. Но всем им жизни сохранит невозможно.
Тогда наш мир был хоть и в бескрайнюю, но размером в нашу равнину с холмом. И мы не были свободны как птицы, как нам казалось тогда.
Мой атлас птиц с книжной полки насчитывал более 470 видов. Между каждой из страниц был заложен цветок. Какой-то вкладывал он, какой-то был вложен мной.
- Какой бы птицей ты хотел быть?
- Соколом.
- Но она же хищная! А я ласточкой…
Было бы сорвано ровно половина цветов с «нашей» равнины – прошло столько лет, когда я узнала, что он стал летчиком. Хотя разлетелись мы еще давно.
Летать можно по-разному. Самыми ценными полетами все равно всегда останутся наши полеты мыслями, особенно далеко назад, в наше прошлое. Самыми удивительными – в несбыточное будущее.
Наверное, должны были умереть все цветы с «нашей» равнины к тому, дню, когда его не стало. Это было следующим известием, в котором упоминалось его имя.
Теперь и у каждого цветка на этой равнине есть свое имя. Их имя – это его имя.
С заходом солнца птицы все разлетелись, и мы спустились с холма. Нас ждала большая равнина, которая была тоже «нашей». Мы набрали здесь ромашек, васильков и маков, которые светились в рыжей от последних слов заката траве. Все жужжало и шуршало вокруг, а наши головы были чуть выше этой самой травы.
Чтобы сохранить жизнь цветам, нужно успеть до их увядания поместить их между страниц книги. Можно и каждому из цветов дать имя, а на странице указать дату его «второго рождения» - рождения между строк. На полках с книгами хранится целых архив каждого лета из этих цветов. Помимо того, что они все еще хранят свой цвет, они хранят с собой огромную память длиною в часы до его срезания и после. И разумеется косвенную память о тех улетевших птицах.
Дети больше всего переживают из-за того, что не умеют летать. Они видят это во сне, но наяву теряют эту способность. Что может возместить такую утрату?
С того самого холма мы нередко запускали воздушного змея. Он не был другом птиц, птицы на него поглядывали сначала с опаской, затем с любопытством, а затем теряли к нему интерес. Это тонкая нить, удерживающая змея, соединяла нас с небом. Но тогда мы не думали об этом, наши мысли хоть и имели образную окраску, но таковыми не были.
Мы не знали, что пройдет некоторое время и мы сами разлетимся подобно птицам. Потому что дети никогда не думают о будущем.
Равнина была не только огромной, но и бескрайней, как нам казалось. Чем дальше движешься к горизонту, тем сильнее он от тебя отдаляется. А вместе ним возникают еще мириады и мириады цветов. Но всем им жизни сохранит невозможно.
Тогда наш мир был хоть и в бескрайнюю, но размером в нашу равнину с холмом. И мы не были свободны как птицы, как нам казалось тогда.
Мой атлас птиц с книжной полки насчитывал более 470 видов. Между каждой из страниц был заложен цветок. Какой-то вкладывал он, какой-то был вложен мной.
- Какой бы птицей ты хотел быть?
- Соколом.
- Но она же хищная! А я ласточкой…
Было бы сорвано ровно половина цветов с «нашей» равнины – прошло столько лет, когда я узнала, что он стал летчиком. Хотя разлетелись мы еще давно.
Летать можно по-разному. Самыми ценными полетами все равно всегда останутся наши полеты мыслями, особенно далеко назад, в наше прошлое. Самыми удивительными – в несбыточное будущее.
Наверное, должны были умереть все цветы с «нашей» равнины к тому, дню, когда его не стало. Это было следующим известием, в котором упоминалось его имя.
Теперь и у каждого цветка на этой равнине есть свое имя. Их имя – это его имя.