[ocean child.]

Пришло время рассказать об этом.
Я шла по залитой солнцем тропинке вдоль реки, как раз тогда, когда заканчивается набережная и начинается высокая трава и кустарники, так любящие расти близ воды. Может быть, этот эпизод мне бы запомнился не так ярко, если бы время суток не близилось к закату и все фасады домов на противоположной стороне реки не приобрели сияющий золотисто-рыжий окрас. Так вот, только-только позади меня окончилась асфальтированная дорога набережной, уже далеко от меня остались палатки, забитые антикварными люстрами и шкафами, неожиданно кончились многолюдные кафе со стендами, а я продолжала идти вперед и вперед, потому что знала, что там когда-нибудь начнется море. Потому что одна за другой мимо меня, я видела их сквозь ветви тополей, медленно, неторопливо проплывали яхты с туристами. За одной из них, это даже была не яхта, а корабль, сделанный под старину, чтобы угодить запросам туристов, я погналась, чтобы не упустить, наверное, его след, или сфотографировать, но хоть и шел он медленно, но все равно быстрее меня, тем более с больной ногой, на которую я тогда так часто злилась, за то, что она меня «тянет назад», за то что каждые полчаса мне было необходимо искать лавку или место присесть, а этот белый бинт еще делал меня немного жалкой, когда от усталости я начинала хромать или сидела в ожидании, пока не «пройдет».
Не знаю, почему, но что-то остановило меня и не дало мне войти в один из домов типично англиканского стиля с распахнутой настежь дверью. Сам он стоял в густой тени от частых тополей, был мрачноватый, не помню, какого уж цвета он был, но его каменные стены были темными. Но тот свет, проникающий из прохода во внутренний двор, его большие окна с «уютными» занавесками манили к себе настолько, что хотелось остаться в нем жить. Жить где-то среди тополей, возле реки и в предчувствии моря поблизости. Но я, простояв несколько минут перед этой дверью, не вошла внутрь. Кто знает, как развернулась бы история дальше, что бы я там увидела, но на тот момент я чувствовала себя «вором», озиралась по сторонам, потому что меня выдавал увесистый фотоаппарат на шее и мое любопытство было на лицо. И я пошла дальше. Наконец закончились тополя, наконец перестали ходить взад-вперед хозяйки с домашними собачками, не попадались и рыбаки, которые выпрыгнув из своих новых маленьких «Фиатов», сразу же закидывали поплавки под эти медленно плывущие яхты. И я оказалась на той самой тропинке, в траве не по пояс, конечно, но по колено, где все было золотистым, желтым, и где-то впереди было море.
Как оказалось позднее, весть этот город живет как раз-таки в ощущении присутствия моря, оно всегда было где-то. Каждый день, каждый вечер и каждое утро с разных сторон доносилось его дыхание – легкое или сильное, когда вместе с ним нагонялась непогода, но увидеть море было не так легко, оно было, вернее, оно ходило за мной по пятам как навязчивый фантом, и вот впервые я осмелилась пойти ему на встречу. По этой зеленой ропинке мне еще встретился маленький горбытый мостик и за ним группа рыбаков, стоящих с удочками возле поставленных своих велосипедов. Все они мило прищурились и заулыбались мне, я уже была готова остановиться и заговорить с ними, но пришлось идти дальше. После я еще пройду по этому горбатому мосту, и эти рыбаки опять обернуться и мило прищурятся мне и даже что-то мне скажут, а я только молча пройду мимо, с белым бинтом на ноге, тяжелым фотоаппаратом и в красных легких кедах, созданных только для того, чтобы бегать.
Моря я не увидела. Оно оказалось далеким и неприступным, огороженным какими-то заборами и сетками, как большой дикий зверь в заповеднике. Моя тропинка уверенно шла вперед и так же уверенно прекратилась перед металлическим забором, через который можно было разглядеть грузовой порт, с ужасными подъемниками, подъемниками и подъемниками…И только одним маленьким кусочком виднелась голубая полоска, скрывающая собой множество ушедших яхт.
Противоположная сторона реки привлекала своими заводами с кирпичными трубами и заброшенными домами. Я знала, что часть территорий не подступна – с одних сторон она омывалась водой и подобраться можно было только на лодке, с другой – она скорее всего огорожена. Но там я еще окажусь позднее. Пока я шла, провожая последние лучи солнца, боролась со своим нытьем в правой ноге, и моей целью было увидеть море. Меня сильно злил тот факт, что город был предельно мал, по моим меркам я бы могла обойти его весь за один день, а еще за следующие пару – знать досконально. Но я физически не могла, приходилось по крупинкам собирать его улицы и районы, и это исследование затянулось на много и много еще дней вперед. Зато я наизусть выучила расположение всех магазинчиков, кафе, различных зданий и достопримечательностей, ведь ко всему прочему у меня не было карты, поэту пологаться приходилось только на свою догадливость и зрительную память.
Возможно это был город моей мечты. Ведь здесь чтобы добраться до моря, было нужно ехать на трамвае. И ни каком-нибудь, а самом настоящем – желтом, скрипуче-звенящем, разгоняющемся невероятно быстро по этим извилистым рельсовым путям, и ехать нужно было очень даже не близко. Даже через несколько дней эта дорога мне не переставала казаться долгой. Вот проезжаешь музыкальный колледж, вот кончается город, пересекаешь реку, еще один мост…садовые участки..длятся и длятся, потом еще какой-то пригород, поворот налево… Поломка. Приходится делать пересадку на другой трамвай. Едешь. Пригород все не хочет кончаться, стоят какие-то одинокие блочные восьмиэтажки как в итальянском неореализме, перед ними носятся дети с собаками, сидят пенсионеры. А ты въезжаешь наконец в лес, не то лес, не то лесопарк, там в глубине где-то скрывается озеро. Деревья, деревья…Деревья кончаются начинаются холмистые луга, а там и высоковольтки… Наконец конечная. Несколько трамваев вразброс стоят на путях, на окраине леса. Если бы сейчас не поздний вечер, а был жаркий полдень, сотни человек вывалило бы из этих душных маленьких вагонов, с кругами, лежаками, пляжными зонтиками и корзинами с провизией, половина бы из них уже были в купальниках, кто-то босиком, орущие мамаши не могли бы в толпе сыскать своих детей, и все сломя голову бежали бы вперед, с асфальтированной дороги по плиткам на песке.
Но был вечер. Еще может человек пять сошло со мной по ступенькам из трамвая. Было не темно, но окутано некой пеленой, из-за чего возникало ощущение сумрака, небо приобретало серовато-голубоватый оттенок. И я шла вперед, по песку, не снимая даже ботинок, потому что он наверняка остыл и стал даже холодным. Наконец море было видно. Его не зажимали толпы голых тел, как случается обычно в ясный день, из-за которых моря вообще не видно, оно точно слегка беспокоясь залегает где-то в глубине, и когда ты подходишь ближе, пробираясь сквозь тела загорающих и купающихся, то обнаруживаешь только не очень широкую синюю полоску, начинающуюся от пальцев ног и заканчивающуюся у не такого уж и далекого горизонта.
Я лежала на прохладном песке и пропускала его сквозь пальцы. Это длилось долго. Песок уже успел забраться в мои кеды, в мою соломенную сумку, побывать между каждой страницы книги. Мне нравились это все такое голубое, чуть слышные всплески волн, цвет песка и моей кожи на его фоне, редко попадающиеся мелкие ракушки, синие джинсы и белые рубашки всех тех, кто так же сидел недалеко от меня лицом к морю. У меня еще оставался целый пакет фундука в шоколаде, эти шарики были такими большими, раза в два или три больше обычных, и шоколад был безумно вкусным молочным.
Я шла и до отвращения ко всему сладкому запихивала себе рот эти приторные огромные драже на обратной дороге домой. Что-то как всегда странное произошло с транспортом, трамваи замершие стояли один за одним в ряд, и около трети пути я шла пешком вдоль шоссе. Это была суббота, и разумеется, город казался вымершим, мало того что ничего не работало, на пути мне не повстречался ни один человек. Кажется, такими большими градинами, как эти шоколадные шарики, хотели катиться в тот момент слезы из моих глаз. Это аж физическое одиночество было настолько отчаянным, что еле справлялась с порывами ветра, которые мне били в лицо. Я шла и все то, что обычно мне кажется прекрасным, меня раздражало, выводило меня из себя. Наверное, если бы ни эти сильные эмоции, я бы не прошла бы весь этот путь.
Куда бы я не пошла позже, я всегда возвращалась в наш дом, в эти комнаты с окнами на такие же окны домов с причудливыми завершениями фасадов наверху, примерно одного тона, но разных оттенков шершавые стены, которые ограждали нас от переполненных улиц, с которых по идеи должны были хорошо слышны шаркания и возгласы ходящих целыми днями напролет людей, но было только слышно отбивание курантов с башни, которая была видна из окна только если сделать усилие и изогнуться и выкривиться, высунув голову наружу. Комната казалась всегда умиротворенно пустой с этими светлыми стенами, диваном и включенным одним тошером, по сравнению с тем, что было за ее всегда открытыми окнами.
Оказавшись вечером в темноте на мосту между двух улиц с домами, смотрящими друг на друга, не скажу что я увидела тогда звезды, потому что совру, может, они там на небе и были, но я не запомнила, я увидела в этой темной синеве множество маленьких огоньков фонарей, которые из под моста длятся и длятся далеко вперед, к следующему мосту и так дальше. Это была предельная темнота и тишина. Потому что это был замкнутый двор, просто так вышло, что его прорезала не дорога, а гладь реки. И я там была одна, совсем совсем. Но очень близко от той центральной набережной, на которой никогда не замолкали кафе, сновали туристы, той самой, на которой крутили под открытом небе фильмы Лелуша около часов десяти вечера…